Неточные совпадения
На улице царили голодные псы, но и те не лаяли, а
в величайшем порядке предавались изнеженности и распущенности нравов;
густой мрак окутывал улицы и дома; и только
в одной из комнат градоначальнической квартиры мерцал далеко за полночь зловещий свет.
Полгубернии разодето и весело гуляет под деревьями, и никому не является дикое и грозящее
в сем насильственном освещении, когда театрально выскакивает из древесной
гущи озаренная поддельным светом ветвь, лишенная своей яркой зелени, а вверху темнее, и суровее, и
в двадцать раз грознее является чрез то ночное небо и, далеко трепеща листьями
в вышине, уходя глубже
в непробудный
мрак, негодуют суровые вершины дерев на сей мишурный блеск, осветивший снизу их корни.
Вечером зажгли огни под деревьями; матросы группами теснились около них;
в палатке пили чай, оттуда слышались пение, крики.
В песчаный берег яростно бил бурун: иногда подойдешь близко, заговоришься, вал хлестнет по ногам и бахромой рассыплется по песку. Вдали светлел от луны океан, точно ртуть, а
в заливе, между скал, лежал
густой мрак.
Перфишка остался
в недоуменье у плетня. Светлый кружок от фонаря скоро исчез
в его глазах, поглощенный
густым мраком беззвездной и безлунной ночи.
Ты долго ль будешь за туманом
Скрываться, Русская звезда,
Или оптическим обманом
Ты облачишься навсегда?
Ужель навстречу жадным взорам,
К тебе стремящимся
в ночи,
Пустым и ложным метеором
Твои рассыплются лучи?
Все
гуще мрак, все пуще горе,
Все неминуемей беда.
И горные ключи и низменные болотные родники бегут ручейками: иные текут скрытно, потаенно, углубясь
в землю, спрятавшись
в траве и кустах; слышишь, бывало, журчанье, а воды не находишь; подойдешь вплоть, раздвинешь руками чащу кустарника или навес
густой травы — пахнет
в разгоревшееся лицо свежею сыростью, и, наконец, увидишь бегущую во
мраке и прохладе струю чистой и холодной воды.
Подобно как
в мрачную атмосферу,
густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная
в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится
в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав
в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно,
мрак, присутствовавший повсюду
в небытии светозарного шара, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательной свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, — тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не осталося косого вида неудовольствия нигде.
Здесь свечечка оказывалась еще бессильнее при темных обоях комнаты. Только один неуклюжий, запыленный чехол, окутывавший огромную люстру с хрустальными подвесками, невозможно выделялся из
густого мрака, и из одной щелки этого чехла на Помаду смотрел крошечный огненный глазок. Точно Кикимора подслушала Помадины думы и затеяла пошутить с ним: «Вот, мол, где я сижу-то: У меня здесь отлично,
в этом пыльном шалашике».
Но все-таки оба они продолжали говорить шепотом, и
в этих тихих, отрывистых словах, среди тяжелого,
густого мрака, было много боязливого, смущенного и тайно крадущегося. Они сидели, почти касаясь друг друга. У Ромашова глухими толчками шумела
в ушах кровь.
Ромашов вышел на крыльцо. Ночь стала точно еще
гуще, еще чернее и теплее. Подпоручик ощупью шел вдоль плетня, держась за него руками, и дожидался, пока его глаза привыкнут к
мраку.
В это время дверь, ведущая
в кухню Николаевых, вдруг открылась, выбросив на мгновение
в темноту большую полосу туманного желтого света. Кто-то зашлепал по грязи, и Ромашов услышал сердитый голос денщика Николаевых, Степана...
Чем более сгущалась темнота, тем громче кричали гады. Голоса их составляли как бы один беспрерывный и продолжительный гул, так что ухо к нему привыкало и различало сквозь него и дальний вой волков, и вопли филина.
Мрак становился
гуще; предметы теряли свой прежний вид и облекались
в новую наружность. Вода, древесные ветви и туманные полосы сливались
в одно целое. Образы и звуки смешивались вместе и ускользали от человеческого понятия. Поганая Лужа сделалась достоянием силы нечистой.
Ночи стали теплее;
в их
густом влажном
мраке чувствовалась незримая спешная творческая работа природы…
Теперь уже тянулись по большей части маленькие лачужки и полуобвалившиеся плетни, принадлежавшие бедным обывателям.
Густой, непроницаемый
мрак потоплял эту часть Комарева. Кровли, плетни и здания сливались
в какие-то черные массы, мало чем отличавшиеся от темного неба и еще более темной улицы. Тут уже не встречалось ни одного освещенного окна. Здесь жили одни старики, старухи и больные. Остальные все, от мала до велика, работали на фабриках.
Мы вышли из западни. И без того душный воздух был теперь наполнен
густыми клубами динамитных паров и пылью. Лампы погасли. Мы очутились
в полном
мраке. Выйдя из западни, мы ощутили только одно — глубокую,
густую темь. Эта темь была так густа, что осенняя ночь
в сравнении с ней казалась сумерками. Дышалось тяжело. Ощупью, по колено
в воде, стараясь не сбиться с деревянной настилки, мы пошли к камере. Я попробовал зажечь спичку, но она погасла. Пришлось ожидать, пока вентилятор очистит воздух.
По обоим сторонам дороги начинали желтеть молодые нивы; как молодой народ, они волновались от легчайшего дуновения ветра; далее за ними тянулися налево холмы, покрытые кудрявым кустарником, а направо возвышался
густой, старый, непроницаемый лес: казалось,
мрак черными своими очами выглядывал из-под каждой ветви; казалось, возле каждого дерева стоял рогатый, кривоногий леший… всё молчало кругом; иногда долетал до путника нашего жалобный вой волков, иногда отвратительный крик филина, этого ночного сторожа, этого члена лесной полиции, который засев
в свою будку, гнилое дупло, окликает прохожих лучше всякого часового…
Саженях
в пяти от нас земля на большом пространстве была покрыта толстым пластом чего-то
густого, серого и волнообразного, похожего на весенний, уже начавший таять, снег. Только долго и пристально всматриваясь, можно было разобрать отдельные фигуры овец, плотно прильнувших одна к другой. Их было тут несколько тысяч, сдавленных сном и
мраком ночи
в густой, тёплый и толстый пласт, покрывавший степь. Иногда они блеяли жалобно и пугливо…
Густой туман усиливал
мрак ночи;
в двух шагах зги не было видно, так что иногда ощупью приходилось отыскивать дорогу.
Белый господский дом и церковь, расположенные на горе, вдруг ярко засияли посреди темных, покрытых еще
густою тенью дерев и избушек;
в свою очередь сверкнуло за ними дальнее озеро; с каждою минутой выскакивали из
мрака новые предметы: то ветряная мельница с быстро вращающимися крыльями, то клочок озими, который как бы мгновенно загорался; правда, слева все еще клубились сизые хребты туч и местами косая полоса ливня сливала сумрачное небо с отдаленным горизонтом; но вот и там мало-помалу начало светлеть…
В тот самый вечер, как сходка, выбирая рекрута,
гудела у конторы
в холодном
мраке октябрьской ночи, Поликей сидел на краю кровати у стола и растирал на нем бутылкой лошадиное лекарство, которого он и сам не знал.
Аян, стиснув зубы, работал веслами. Лодка ныряла, поскрипывая и дрожа, иногда как бы раздумывая, задерживаясь на гребне волны, и с плеском кидалась вниз, подбрасывая Аяна. Свет фонаря растерянно мигал во тьме. Ветер вздыхал, пел и кружился на одном месте, уныло
гудел в ушах, бесконечно толкаясь
в мраке отрядами воздушных существ с плотью из холода: их влажные, обрызганные морем плащи хлестали Аяна по лицу и рукам.
Уже началось осеннее ненастье и слякоть, и ночь темнела
густым осенним
мраком; и
в тяжести этого
мрака чувствовалось, как далеко солнце — как давно оно ушло и как еще не скоро вернется.
Все это сейчас же окутал
густой мрак самой тщательно скрываемой тайны: отец взял всех трех мужиков к себе
в кабинет и заперся с ними на ключ вместе со старостою Дементием.
А между тем
в глубокой темноте, около солдатского бивуака, потайно, незаметно и
в высшей степени осторожно шныряла какая-то неведомая личность, которую трудно было разглядеть
в густом и мглистом
мраке; но зато часовые и дежурные легко могли принять ее за какого-нибудь своего же проснувшегося солдатика, тем более что неведомая личность эта была одета во что-то не то вроде крестьянской, не то вроде солдатской сермяги.
На землю опускается
густой мрак, и лишь мерцают
в нем огни ветхозаветных упований.], и эротическую напряженность знает как глубочайшую основу и творения, и творчества.
Чем глубже человек идет
в нее, тем
гуще мрак; и шевелится
в этом
мраке глухой, темный и немой властитель жизни — огромный, отвратительный тарантул.
Снаружи бог знает что творилось. Была абсолютная тьма. Ветер чуть было не опрокинул меня с ног, словно кто нарочно бросал горстями снег
в лицо. Лес
гудел, и
в ропоте его слышались недовольство, жалобы и угроза. Через минуту я освоился с
мраком и кое-как огляделся.
В разрывы черных облаков тускло мигали редкие звезды. На земле было очень тихо. Из
густого мрака выплывали черные силуэты кустов и деревьев, дорога чуть серела впереди, но привычною лошадью не нужно было править.
Яркие звезды засверкали на темном своде небесном, луна, изредка выплывая из-за облаков, уныло глядела на пустыню — северная ночь вступила
в свои права и окутала
густым мраком окрестности. Около спавшей крепким сном, вповалку, после общей попойки, по случаю примирения Павла с Чурчилой, дружины чуть виднелась движущаяся фигура сторожевого воина.
— Голова моя горит, сердце бьется, но все-таки я совершенно спокойна… С той ужасной минуты, когда я очнулась на станции, я себя никогда так хорошо не чувствовала… Мой сын жив!.. Мой сын жив… Эти слова, как целительный бальзам, проникли
в мою душу! Боже, мне кажется, что
в эту минуту с меня снято проклятие отца… Я не была сумасшедшая, Егор, но много, много лет я жила
в какой-то лихорадке… Мне кажется, что
густой мрак, который скрывал от меня все, рассеялся… и я опять прежняя Мария Толстых…
Он невольно посмотрел
в окно, выходящее
в парк. На землю уже спустилась темная летняя ночь.
В тенистых аллеях парка
мрак был еще
гуще. Граф Петр Игнатьевич заметил смущение князя Сергея Сергеевича и поймал этот взгляд.
Вечер наволок
густые тучи,
в которых без грозы разыгрывалась молния. Под
мраком их отправился русский отряд через горы и леса к Сагницу, до которого надо было сделать близ сорока верст. Уже орлы северные, узнав свои силы, расправили крылья и начинали летать по-орлиному. Оставим их на время, чтобы ознакомить читателя с лицом, еще мало ему известным.
Яркие звезды засверкали на темном своде небесном, луна, изредка выплывая из-за облаков, уныло глядела на пустыню — северная ночь вступила
в свои права и окутала
густым мраком окрестности. Около спавшей крепким сном, вповалку, после общей попойки по случаю примирения Павла с Чурчилою, дружины чуть виднелась движущаяся фигура сторожевого воина.
Граф Алексей Андреевич продолжал, между тем, задумчиво сидеть у письменного стола
в своем мрачном кабинете. Тени сумерек ложились
в нем
гуще, нежели
в зале, но граф, по-видимому, не замечал этого, или же ему нравился начинавший окружать его
мрак, так гармонировавший с настроением его духа.
То же, что он ощущал теперь
в своем сердце, было подобно буре среди
густого мрака южной ночи, когда бурливое, седое море, клубясь и пенясь, взлетает высокими валами из своей бездонной пропасти и рвется к пропасти неба, где изредка блестят яркие звезды и молниеносные стрелы то и дело бороздят мрачный свод, отражаясь
в бушующих волнах.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё
в одном направлении,
гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес.
В общем гуле из-за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во
мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот
мрак, окружавший войска. Их стоны и
мрак этой ночи — это было одно и то же. Через несколько времени
в движущейся толпе произошло волнение. Кто-то проехал со свитой на белой лошади и что-то сказал, проезжая.